Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917 - Страница 81

О чём-то говорили, потом долго шли по улицам города, и всю дорогу Павел, охмелев, рассказывал о своей неудачной женитьбе, о том, что в жене он не нашёл родной ему души, пред которой он мог бы развернуть своё сердце.

Барышня сказала:

— Это часто бывает…

— Часто? — спросил Павел. — Почему ты знаешь?

— Жалуются часто…

Павел заглянул в лицо ей — ничего особенного, обыкновенное лицо гулящей девушки.

И, вспомнив о жене, он злобно подумал: «На же тебе! Вот и пойду с этой…»

На квартире у неё он снова говорил о жизни, о своих думах, а потом лёг спать и заснул раньше, чем она пришла к нему.

Поутру, сконфуженный, пил с нею чай, стараясь не смотреть в глаза девушки, и, уходя, предложил ей тридцать пять копеек — все деньги, какие были у него.

Но она спокойно отвела руку его в сторону и очень внятно сказала:

— За что же? Не надо.

Ему не понравился её жест, и слова тоже показались неприятными.

— Нет уж, пожалуйста, возьмите!

— Хорошо! — согласилась она, приняв две серебряные монетки. Но, дёрнув плечами вверх, снова повторила:

— Только — не за что ведь…

«Сейчас пригласит заходить к ней, — подумал Павел, надевая пальто. — Скажет, как её зовут, когда бывает дома…»

А она, глядя куда-то в пол, под ноги ему, задумчиво сказала:

— Хорошо очень говорили вы вчера… про нашу сестру, про женщин…

Эти слова, польстив ему, на минуту погасили брезгливое чувство к ней. Виновато усмехаясь, он проговорил:

— Очень рад, коли так… Пьяный я был, — я ведь вообще-то не пью… Прощайте!

Она молча протянула руку.

На улице он подумал: «Не позвала! Деньги не хотела брать — почему?»

Он не мог вспомнить своих речей, и даже лицо её неясно рисовалось перед ним.

Со смешанным чувством удовольствия и сожаления он, подходя к дому, подумал: «Встречусь и — не узнаю её…»

Моросил дождь, пальто его намокло и давило плечи, голова болела, одолевало желание лечь спать.

Жена встретила молча, даже не взглянула на него. Он долго сидел в углу, глядя, как она сильными руками месит тесто и как на локтях у неё то появляются, то исчезают соблазнительно красивые ямки. И вся она такая дородная, крепкая.

Чтобы начать разговор, он спросил:

— А где Оля?

— Где! Чай, сегодня у добрых людей праздник, — в церковь с дедушкой ушла…

Павел миролюбиво сказал:

— Вот этого я не понимаю: зачем трёхлетнего ребёнка водить в духоту, по дождю.

И остановился, вспомнив, что он уже не однажды говорил именно эти слова в ответ на такую же фразу жены.

Тесто запищало под её руками ещё громче, и стол заскрипел.

«Сказать ей: вот до чего ты довела меня — видишь? Вот куда ты толкаешь, — сказать?»

Что-то вспыхнуло в нём, он подошёл к ней, положил руку на круглое её плечо.

— Не лезь! — крикнула она, стряхнув его руку, и покраснела так, что даже шея у неё налилась кровью. — Поди к чёрту, — а то так и тресну наотмашь!

Выпрямилась и, поправив волосы руками, выпачканными в тесте и муке, стала седая.

В дверь вошёл Валек с Олей на руках, снял очки и, сверкая глазом, возгласил:

— Бог милости прислал…

— Пап-пап! — закричала девочка.

Павел хотел взять её, но, вспомнив о том, где провёл ночь, угрюмо сгорбившись, пошёл мыть руки.

Целый день жена фыркала, а тесть неутомимо издевался:

— Что же, господин социал-политик, не жуёте пирог? Вы — жуйте, до победы рабочего сословия, когда у всех нищих пироги будут, — весьма ещё далеко!

— Вы бы не дразнили меня! — неохотно отозвался Павел. — Ведь ничего не выйдет из этого…

— Так. Верно! — соглашался Валёк. — Ничего не выйдет…

А через несколько минут — снова начинал:

— Сапожки ваши починил я — видели?

— Видел.

— Довольны?

— Спасибо.

— Дарья, — посоли спасибо, я его съем, когда жрать нечего будет…

По стёклам окна шаркал дождь, на чердаке метался ветер и стучал чем-то. Над крышею скрипела сосна, где-то бухала неприкрытая калитка, гремела щеколда и пела-плакала вода, стекая в кадку. В комнате было сумрачно, пахло печёным луком, кожей и смолой.

Маков видел, что дочь чувствует настроение: она смотрит на всех боязливо спрашивающими глазами и морщится, собираясь плакать.

«Что ж с ней будет?» — думал он, следя за ребёнком и чувствуя себя виноватым перед ним.

— Иди-ка ты ко мне, девочка! — позвал он её, простирая руки, но когда Оля побежала к нему, мать, поймав её, крикнула:

— Не смей!

Оля заплакала, ткнувшись личиком в колени ей, но мать, вскочив на ноги, оттолкнула её в угол:

— Иди, ляг, дрыхни! Чтобы не видать мне тебя…

Павел тоже встал. Лицу его было жарко, а по спине пробежал острый холодок.

— Если ты, — сказал он, подвигаясь к жене, — посмеешь ещё когда-нибудь…

Жена подставила ему лицо и шёпотом, полным боли и ненависти, просила:

— Ну — бей! Ну — ударь!

А тесть, схватив колодку, прыгал и орал:

— Вот оно-о! Вот она какая с-солидарнос-сть!

Павел оттолкнул жену и, схватив шапку, бросился вон. Бежал под дождём и с отчаянием думал: «Не крикни он — я бы её…»

Встречу, обливая ноги ему, неслись ручьи грязной воды и ветер обдавал лицо холодной, колкой пылью осеннего дождя.

И вот он снова у этой девушки — сидит за столом, сбросив на пол мокрый пиджак, и, размахивая одной рукой, а другою потирая горло, торопливо говорит:

— Я — не зверь! Я понимаю — она не виновата…

Девушка озабоченно вертится по комнате, точно кубарь, подгоняемый невидимыми ударами; ставит самовар, ломает лучину о колено, шуршит углями, и всюду за нею развеваются, точно серые крылья, концы платка, накинутого на голые плечи.