Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917 - Страница 143

143

— И за это по семи целковых? Да ещё, вероятно, ни к чему не причастных сколько подложено! Всех жителей в городе двенадцать тысяч было — нет, голубчик, я тебя под суд отдам!

Действительно, назначили строжайшее расследование действий фуэгийца, и обнаружилось, что повинен он в растрате 916 казённых рублей.

Судили Оронтия справедливым судом, приговорили его на три месяца в тюрьму, испортили карьеру, и — пропал фуэгиец на три месяца!

Не лёгкое это дело — начальству угодить…

X

Один добродушный человек думал-думал — что делать?

И решил: «Не стану сопротивляться злу насилием, одолею его терпением!»

Человек он был не без характера, — решил, сидит и терпит.

А соглядатаи Игемоновы, узнав об этом, тотчас доложили: «Среди жителей, подлежащих усмотрению, некоторый вдруг начал вести себя неподвижно и бессловесно, явно намереваясь ввести начальство в заблуждение, будто его совсем нет».

Освирепел Игемон.

— Как? Кого — нет? Начальства нет? Представить! А когда представили — повелел:

— Обыскать!

Обыскали, лишили ценностей, как то: взяли часы и кольцо обручальное, червонного золота, золотые пломбы из зубов выковыряли, подтяжки новенькие сняли, пуговицы отпороли, и докладывают:

— Готово, Игемон!

— Ну, что — ничего?

— Ничего, а что было лишнего — отобрано!

— А в голове?

— И в голове будто ничего.

— Допустите!

Вошёл житель к Игемону, и уже по тому, как он штаны поддерживал, — узрел и понял Игемон его полную готовность ко всем случайностям жизни, но, желая произвести сокрушающее душу впечатление, всё-таки взревел грозно:

— Ага, житель, явился?!

А житель кротко сознаётся:

— Весь пришёл.

— Ты что же это, а?

— Я, Игемоне, ничего! Просто — решил я побеждать терпением…

Ощетинился Игемон, рычит:

— Опять? Опять побеждать?

— Да я — зло…

— Молчать!

— Да я не вас подразумеваю…

Игемон не верит:

— Не меня? А кого?

— Себя.

Удивился Игемон.

— Стой! В чём зло?

— В сопротивлении оному.

— Врёшь?

— Ей-богу…

Игемона даже пот прошиб.

«Что с ним?» — думает он, глядя на жителя, а подумав, спрашивает:

— Чего ж ты хочешь?

— Ничего не хочу.

— Так-таки — ничего?

— Ничего! Разрешите мне поучать народ терпению личным моим примером.

Опять задумался Игемон, кусая усы. Имел он душу мечтательную, любил в бане париться, причём сладострастно гоготал, был вообще склонен к постоянному испытанию радостей жизни, единственно же чего терпеть не мог, — так это сопротивления и строптивости, против коих действовал умягчающими средствами, превращая в кашу хрящи и кости строптивцев. Но в свободные от испытания радости и умягчения жителей часы — весьма любил мечтать о мире всего мира и о спасении душ наших.

Смотрит он на жителя и — недоумевает.

— Давно ли ещё? И — вот!

Потом, придя в мягкие чувства, спросил, вздохнув:

— Как же это случилось с тобой, а?

И ответил житель:

— Эволюция…

— Н-да, брат, вот она жизнь наша! То — то, то — другое… Во всём недород. Качаемся-качаемся, а на какой бок лечь — не знаем… не можем выбрать, да-а…

И ещё вздохнул Игемон: всё-таки — человек и отечество жалел, кормился от него. Обуревают Игемона разные опасные мысли:

«Приятно видеть жителя мягким и укрощённым — так! Но однако если все перестанут сопротивляться, — не повело бы сие к сокращению суточных и прогонных? А также и наградные могут пострадать… Да нет, не может быть, чтобы он совсем иссяк, — притворяется, шельма! Надобно его испытать. Как употреблю? В провокаторы? Выражение лица распущенное, никакой маской это безличие не скрыть, да и красноречие у него, видимо, тусклое. В палачи? Слабосилен…»

Наконец придумал и — говорит услужающим:

— Определите сего блаженного в третью пожарную часть конюшни чистить!

Определили. Чистит бестрепетно житель конюшни, а Игемон смотрит, умиляется трудотерпению его, и растёт в нём доверие к жителю.

«Кабы все здак-то?»

По малом времени испытания возвёл его до себя и дал переписать собственноручно им фальшиво составленный отчёт о приходо-расходе разных сумм, — переписал житель и — молчит.

Окончательно умилился Игемон, даже до слёз.

«Нет, это существо полезное, хотя и грамотное!..»

Зовёт жителя пред лицо своё и говорит:

— Верю! Иди и проповедуй истину твою, но однако гляди в оба!

Пошёл житель по базарам, по ярмаркам, по большим городам, по маленьким и везде возглашает:

— Вы чего делаете?

Видят люди — личность, располагающая к доверию и кротости необыкновенной, сознаются пред ним, кто в чём виноват, и даже заветные мечты открывают: один — как бы украсть безнаказанно, другой — как бы надуть, третьему — как бы оклеветать кого-нибудь, а все вместе — как люди исконно русские — желают уклониться от всех повинностей пред жизнью и обязанности забыть.

Он им и говорит:

— А вы — бросьте всё! Потому сказано: «Всякое существование есть страдание, но в страдание оно обращается благодаря желаниям, следовательно, чтобы уничтожить страдание — надо уничтожить желания». Вот! Перестанемте желать, и всё само собою уничтожится — ей-богу!

Люди, конечно, рады: и правильно и просто. Сейчас же, где кто стоял, там и лёг. Свободно стало, тихо…

Долго ли, коротко ли, но только замечает Игемон, что уж очень смиренно вокруг и как будто жутко даже, но — храбрится.

«Притворились, шельмы!»

Одни насекомые, продолжая исполнять свои природные обязанности, неестественно размножаются, становясь всё более дерзкими в поступках своих.

143