— Да — как же?
— Ну уж, — говорят, — достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь…
Гриша, — ему уже сорок три года минуло, — плачет.
— Хосю плотестовать!
А — не на чем!
Фигофобов мрачно догадался:
— На заборе бы, что ли?
А в Питере и заборов нет, одни решётки.
Однако побежали на окраину, куда-то за бойни, нашли старенький заборчик, и, только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг — якобы с небес спустясь — подходит городовой и стал увещевать:
— Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные будто господа — ай-яй-яй!
Конечно, он их не понял, думая, что они — литераторы из тех, которые под 1001-ю статью пишут, а они сконфузились и разошлись — в прямом смысле — по домам.
Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты — без удовольствия.
Справедливо говорят люди, понимающие психологию рас, — хитрый народ евреи!
Вот тоже — жили-были два жулика, один чёрненький, а другой рыжий, но оба бесталанные: у бедных воровать стыдились, богатые были для них недосягаемы, и жили они кое-как, заботясь, главное, о том, чтобы в тюрьму, на казённые хлеба попасть.
И дожили эти лодыри до трудных дней: приехал в город новый губернатор, фон дер Пест, осмотрелся и приказал:
«От сего числа все жители русской веры, без различия пола, возраста и рода занятий, должны, не рассуждая, служить отечеству».
Товарищи чёрненького с рыжим помялись, повздыхали и все разошлись: кто — в сыщики, кто — в патриоты, а которые половчее — и туда и сюда, и остались рыжий с чёрненьким в полном одиночестве, во всеобщем подозрении. Пожили с неделю после реформы, подвело им животы, не стерпел дальше рыжий и говорит товарищу:
— Ванька, давай и мы отечеству служить?
Сконфузился чёрненький, опустил глаза и говорит:
— Стыдно…
— Мало ли что! Многие сытней нас жили, однако — пошли же на это!
— Им всё равно в арестантские роты срок подходил…
— Брось! Ты гляди: нынче даже литераторы учат: «Живи как хошь, всё равно — помрёшь»…
Спорили, спорили, так и не сошлись.
— Нет, — говорит чёрненький, — ты — валяй, а я лучше жуликом останусь…
И пошёл по своим делам: калач с лотка стянет и не успеет съесть, как его схватят, изобьют и — к мировому, а тот честным порядком определит его на казённую пищу. Посидит чёрненький месяца два, поправится желудком, выйдет на волю — к рыжему в гости идёт.
— Ну, как?
— Служу.
— Чего делаешь?
— Ребёнков истребляю.
Будучи в политике невеждой, чёрненький удивляется:
— Почто?
— Для успокоения. Приказано всем — «будьте спокойны», — объясняет рыжий, а в глазах у него уныние.
Качнёт чёрненький головой и — опять к своему делу, а его — опять в острог на прокормление. И просто, и совесть чиста.
Выпустят — он опять к товарищу, — любили они друг друга.
— Истребляешь?
— Да ведь как же…
— Не жаль?
— Уж я выбираю которые позолотушнее…
— А подряд — не можешь?
Молчит рыжий, только вздыхает тяжко и — линяет, жёлтым становится.
— Как же ты?
— Да так всё… Наловят их где-нибудь, приведут ко мне и велят правды от них добиваться, добиться же ничего нельзя, потому что они помирают… Не умею я, видно…
— Скажи ты мне — для чего это делается? — спрашивает чёрненький.
— Интересы государства требуют, — говорит рыжий, а у самого голос дрожит и слёзы на глазах.
Задумался чёрненький — очень жалко ему товарища — какую бы для него деятельность независимую открыть?
И вдруг — вспыхнул!
— Слушай — денег наворовал?
— Да ведь как же? Привычка…
— Ну, так вот что — издавай газету!
— Зачем?
— Объявления о резиновых изделиях печатать будешь…
Это рыжему понравилось, ухмыльнулся.
— Чтобы не было ребёнков?
— А конечно! Чего их на мучения рожать?
— Это верно! Только — газета зачем?
— Для прикрытия торговли, чудак!
— Сотрудники, пожалуй, не согласятся?
Чёрненький даже свистнул.
— Вона! Ныне сотрудники сами себя живьём в премии предлагают подписчицам…
На том и решили: стал рыжий газету издавать, «при участии лучших литературных сил», открыл при конторе постоянную выставку парижских изделий, а над помещением редакции, ради соблюдения приличий, учредил дом свиданий для высокопоставленных лиц.
Дела пошли хорошо, живёт рыжий, толстеет, начальство им довольно, и на визитных карточках у него напечатано:
...«Вдоль Поперёк
Ивсяко
Редактор-издатель газеты «Туда-сюда»,
директор-учредитель «Сладкого отдыха администраторов,
утомлённых преследованием законности».
Тут же торговля презервативами оптом и в розницу».
Выйдет чёрненький из острога, зайдёт к товарищу чайку попить, а рыжий его — шампанским угощает и хвалится:
— Я, брат, теперь даже умываться стал не иначе, как шампанским, ей-богу!
И, зажмурив глаза от восторга, умильно говорит:
— Хорошо ты меня надоумил! Вот это — служба отечеству! Все довольны!
А чёрненький тоже рад:
— Ну, вот и живи! Отечество у нас невзыскательно.
Растрогается рыжий — приглашает товарища:
— Вань, айда ко мне в репортёры!
Смеётся чёрненький:
— Нет, браток, я, должно быть, кончерватор, уж я останусь жуликом, по-старинному…
Морали тут нет никакой. Ни зерна.
Однажды начальство, утомясь в борьбе с инакомыслящими и желая, наконец, опочить на лаврах, приказало наистрожайше: