Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917 - Страница 110

110

Назаров вздрогнул, поднял голову и натянул повод — лошадь покорно остановилась, а он перекрестился, оглядываясь сонными глазами. Но в лесу снова было тихо, как в церкви; протянув друг другу ветви, молча и тесно, словно мужики за обедней, стояли сосны, и думалось, что где-то в сумраке некто невидимый спрятался, как поп в алтаре, и безмолвно творит предрассветные таинства.

«Бог даст — всё будет хорошо», — медленно зрела усыплявшая мысль.

На траве у корней тускло светились капли росы, ночная тьма всё торопливее уходила с дороги в лес, обнажая рыжий песок, прошитый чёрными корнями.

Лошадь, зябко встряхивая кожей, потопталась на месте и тихонько пошла, верховой покачнулся, сквозь дрёму ему показалось, что он поворотил назад, но не хотелось открыть глаза, было жалко нарушить сладкое ощущение покоя, ласково обнявшее тело, сжатое утренней свежестью. Он ещё плотнее прикрыл глаза. Он слышал насмешливый свист дрозда, щёлканье клестов, тревожный крик иволги, густое карканье ворон, и, всё поглощая, звучал в ушах масляный голос Христины:

«Миленький, миленький — думаю я, как мы жить будем с тобой, — хорошо будем жить…»

Он чувствовал на своём лице её тёплое дыхание, щекотавшее глаза, потянулся обнять девушку и — едва удержался на хребте лошади, быстро откинувшись всем корпусом назад.

— Что ты, чёрт, — пробормотал он, щурясь от солнца.

Щупая ногой воду, лошадь, опустив голову, стояла над рекой.

Николай прикрыл глаза ладонью, оглянулся и, смущённый, рассерженный, стал бить ногами по бокам животное, дёргая повод.

— Куда ты, куда, дьявол!

Лошадь тяжко вздохнула и пошла вброд, он бессильно опустил руку, предоставив ей волю, а когда она перешла на тот берег, угрюмо подумал:

«Стало быть, так надо, не зря это…»

И, ласково потрепав животное по шее, погнал его быстрей. Вот снова на розоватом серебре воды виден челнок Степана, большая голова рыбака торчит над ним, слышен негромкий вопрос:

— Съездил?

— Бог на помочь! — виновато сказал Назаров.

— Спасибо! Скоро ты оборотился…

Не останавливая коня, Николай спросил:

— Как дела?

— Шибко идут.

Назаров погнал лошадь быстрее. В кустах хлопотливо щебетали птицы, по ту сторону реки ярко горел лес, облитый щедрым утренним солнцем, звенели жаворонки, голова Николая тяжело покачивалась, и он лениво думал:

«Ну, что ж? Кабы совсем без помощи — другое дело, а ведь там лекариха есть. Она старушка знающая».

Но в груди неприятно покалывало.

Дома, войдя в комнату отца, он сразу успокоился и даже едва мог сдержать довольную улыбку: старик, растрёпанный, в спутанных седых вихрах, жалкий и страшный, сидел на постели, прислонясь спиною к стене и открыв рот.

«Вот оно! — воскликнул про себя Николай. — Животное-то почувствовало!»

— Ну что? — спросил отец, громко икнув.

— Не застал, — ответил Николай.

— О, господи…

— Надо будет ещё сгонять, послать ещё кого-нибудь, — бормотал Николай, не глядя на больного.

— Пошли-и, пошли-ка, — жалобно просил отец, снова икая.

Николай вышел в сени; у него слипались глаза, и лицо словно паутиной было покрыто, он крепко тёр ладонями щёки и слышал, как тётка Татьяна на дворе будит Дарью:

— Вставай, слышь! Дашка, лошадь убери…

— А лошадь-то нисколько не устала, — тихо звучал слащавый голосок старухи Рогачёвой, — гляди-ко ты, а?

— И впрямь ведь…

— Взад-вперёд двадцать вёрст! Скоро обернул!

Николай, нахмурясь, слушал, думая: «Надо Дашку послать, сейчас пошлю…»

И вдруг очнулся от дремоты, вздрогнув испуганно: «Эдак пойдёт про меня слух, что я нарочно — ах, ведьмы!»

Он тотчас вышел на крыльцо, хозяйственно говоря:

— Тётка Татьяна, пускай Дарья запряжёт гнедого, да сейчас же едет по доктора — живее!

Сел на ступени крыльца и схватился руками за голову, крепко сцепив зубы.

— Икать начал — это нехорошо! — шептала старуха Рогачёва, подойдя ко крыльцу. — Это уж всегда перед концом бывает…

— Плохо, значит?

— Бог боле нас знает, а по моему разуму — попа надо бы! Дарья-то пускай бы заехала?

— Скажи ей…

— А ты не убивайся, ведь не маленький остаёшься, а — как надо быть — хозяин…

Николай встал и ушёл в комнату. «Надо мне ласково с ними, а то они меня ославят», — думал он угрюмо и вяло.

— Что вы все — где? — встретил его отец.

— Я — вот, батюшка!

— Погодите, успеете меня бросить, успеете…

Николай прижался спиною к косяку двери, исподлобья глядя на больного: за ночь болезнь так обсосала и обгрызла старое тело, что сын почти не узнавал отца — суровое его лицо, ещё недавно полное, налитое густой кровью, исчерченное красными жилками, стало землисто-дряблым, кожа обвисла, как тряпка, курчавые волосы бороды развились и стали похожи на паутину, красные губы, масленые и жадные, потемнели, пересохли, строгие глаза выкатились, взгляд блуждал по комнате растерянно, с недоумением и тупым страхом. Больной непрерывно икал, вздрагивая, голова его тряслась, переваливаясь с плеча на плечо, то стуча затылком о стену, то падая на грудь, руки ползали по одеялу, щипали его дрожащими пальцами и поочередно, то одна, то другая, хватались за расстёгнутый ворот рубахи, бились о волосатую грудь. Из открытого рта со свистом и хрипом изливался тяжёлый, острый запах, и всё это отравленное болезнью, рыхлое тело, казалось, готово развалиться по постели, как перекисшее тесто.

— Умираю! — хрипел старик, отделяя каждое слово паузой, едва шевеля пересмякшими губами и облизывая их сухим языком. — Умираю, Николай! Вот, живи теперь своим умом, один. Татьяне — сто рублей дай, корову чёрную, материно там осталось — ей же! Для жены твоей не годится это. Меня хорони — скромно, береги деньги-то! Людям — не верь, гляди, обманут, никому не верь, жене — не верь! Кроме бога — никому! Господь-батюшка да ты. Жену держи в руках, гляди, — кто всего ближе, он всех опасней! Хомутову Василью пошли полста рублей. В Сибири он, Василий Петрович, в Бурнаул-городе. Степана Рогачёва — Степку — берегись, гляди! Он тоже — справедливости ищет, а чуть что — за горло тебя! Знаю я это. Вот и Василий тоже — добра хотел людям мужик, травил меня, как пса чужого. Деньги береги! Бог — всё знает. Ему цена копейки известна, он видел, сколько в неё вложено. Жениться будешь — выбирай девку здоровую. Это прежде всего надо — здоровье! Василью деньги пошлёшь, напиши, что помер я; не согласен был я с ним, обижал он меня, а я — его. Три года рычали друг на друга, лаяли, а — вот оно! Не было дружков крепче меня да его! За тёткой гляди — воровка она…

110